Сергей Соловьев: 70 лет после детства

Знаменитый режиссер в честь юбилея поделился удивительными историями из жизни

Мастер отмечает юбилей - ему исполнилось 70. Вернее, исполнилось еще летом, в августе. Но творческие люди, у которых даты приходятся на лето, любят встречаться с коллегами и поклонниками осенью - когда все вернутся из отпусков. А может, просто потому, что осень - время сбора урожая?..
И вот - встреча с мастером. Он все так же бодр и энергичен, и не всегда понятно: шутит или говорит всерьез…

История одной халтуры
- Однажды меня выгнали с телевидения, и я стал думать: а на что есть-пить, на что жить - что дальше? И пришла в голову мысль: а не зафигачить ли мне халтуру про пионеров, про лагерь? Зверскую, нечеловеческую, бесстыдную халтуру. И всё для того, чтобы мне вернули и пропуск, и доброе имя. Таким образом и началась история моей картины «Сто дней после детства». Мы живем в такой стране, где довольно «страстные» отношения власти с искусством. То меня выгоняли - а потом, когда я снял это кино, стали давать премии! Причем беспрерывно: я получил премию Московского комсомола, Государственную премию и другие… Кстати, мы в один день получали Государственную премию СССР с Эльдаром Александровичем Рязановым, он - за «Иронию судьбы», а я - за свою халтуру пионерскую. И до сих пор удивлен: почему мне не дали Нобелевскую?! Но все равно моя халтура сыграла достаточно серьезную роль в судьбе - и художественно, и человечески. Она не прошла для меня бесследно…

Гениальный спасатель Шпаликов
- Одна из самых важных для меня картин - это «Спасатель». «Спасателя» я начал обдумывать на втором курсе ВГИКа, а снял через двадцать пять лет. Завидую людям, которые могут сказать: «Я хочу в своей следующей картине поднять такую-то проблему…». Ни разу в жизни мне такого в голову не приходило, что путем экранной работы я хочу обсудить какую-то проблему. Вот и обдумывание «Спасателя» началось так: я поехал осенью на песчаный пляж и валялся прямо в одежде на песке. И вдруг вижу девушку в белом китайском плаще. По-моему, она еще была в туфлях. И она зашла в воду, и долго-долго шла в этой воде, полы ее длинного плаща уже слегка начали плыть... Эта картина меня поразила! И я стал размышлять, куда же можно ее пристроить. И это стало меня мучить. А в это время в нашем кино был один удивительнейший человек - Геннадий Шпаликов. Мы были почти ровесниками, он немного старше меня был. Но он, в отличие от меня, был гением успеха и удачи. На третьем курсе он снял «Заставу Ильича», потом с ходу написал песню «А я иду, шагаю по Москве». И для меня познакомиться с ним было совершенно невозможно. Это все равно что познакомиться с Пушкиным. Почему? Потому что все мои знакомые и я снимали картины - а вот Гена не просто снимал картины, он создавал воздух, в котором происходит нечто настоящее! Он понимал, что не в картинах счастье. И до сих пор его работы - самое живое, что есть в советском кино.
Однажды в буфете ВГИКа у кого-то произошло что-то с мозгами. Объявили, что с двенадцати часов дня можно торговать пивом. Это было трагическое решение, потому что почти прекратилось посещение лекций по марксизму-ленинизму, все сидели в буфете и пили пиво. И Шпаликов тоже на это повелся. И как-то я подсел к его столику, а Шпаликов сидел такой мрачный, в плаще. Я говорю: «Гена, я бы очень мечтал, я бы очень хотел… - два слова связать не мог - ну прямо разговор с Пушкиным! И начинаю свой рассказ: «Вот, видел девушку, полы плаща…». В общем, кое-как рассказал. Он посмотрел на меня с сожалением и ответил: «Старик, это абсолютно безнадежная хреновина. Потому что все должно быть по-другому. Девушка должна купить резиновую лодку, надуть ее - пыш-пыш-пыш. А еще у девушки должен быть в кармане вот такой величины гвоздь! Дальше она должна отплыть, воткнуть гвоздь в лодку, лодка сделает «п-ш-ш-ш» - и утонет…». И я сказал: «Гена, ты гений!» Но Гена был чудовищем! Он мне писал сценарий к «Спасателю» лет пять. Все это время мы перезванивались и должны были встречаться, обсуждая новые повороты сценария. За эти пять лет странно, что я не потерял печень, - мы выпили всё, что только можно было выпить. И он говорил: «Я пишу-пишу!». И действительно приносил страницы, я заглядывал туда. Да, это было похоже на сценарий, а оказывается, к сценарию это никакого отношения не имело - он писал роман. Он его закончил, пришел ко мне. Я говорю, что он мне сценарий обещал. А он отвечает: «Старик, это очень сильный роман. Думаю, будет правильно, если мы пошлем его на Нобелевскую премию». И мы с ним пошли на Центральный телеграф, он вытащил из ботинок шнурки, мы перевязали ими страницы - и отправили. Ответ, правда, не пришел. Потом он пошел к Твардовскому, тот прочитал роман и сказал, что его нельзя печатать никогда и ни при каких обстоятельствах. Но аванс дал. Мы его пропили…

Кореец из подвала
- Один из моих казахских студентов, Рашид Нугманов, очень интеллигентный и умный человек, однажды подошел ко мне и сказал: «Я хочу курсовую работу снимать в Питере». Я у него спрашиваю: «Почему именно в Питере? Никто туда не едет, а ты хочешь».- «Там в одном подвале есть кореец, который топит котлы - кидает уголек в печку, потом бросает лопату, берет гитару и очень красиво поет». Я ему посоветовал пройтись по московским подвалам - мол, в каждом третьем сидит такой же кореец, который делает так же. А Рашид говорит, что этот кореец - другой, хороший: его зовут Виктор Цой… Прошло немного времени - и Рашид привез Цоя в Москву. Для одной из картин мне нужна была группа, которая у меня играла бы. И я попросил Рашида помочь мне с поиском такой. А он мне сказал, что привезет «Кино». Я ответил, что мне все равно, но нужны ребята, умеющие играть. Он привел их, они пришли в мой кабинет. «Ребята, - говорю я им, - вы простите меня, я в этом ничего не понимаю - не подумайте плохо, если я попрошу кого-то уйти… Это нужно только для картины!». Первым человеком, которого я выгнал, был Цой. Я его попросил подождать в коридоре. И надо было видеть его взгляд: я думал, он меня зарежет! А мне говорят: «Как вы могли выгнать Цоя?». Я защищался:
«Ну Цой - и что? Да в Корее каждый второй - Цой, там просто других фамилий нет». А мне: «Вы не понимаете! Это Цой!» И я еще долго не понимал. И уже потом стал слушать его альбом - и до меня начали доходить некоторые песни, которые я знал давным-давно…

Друзья-музыканты
- Как-то так складывалось, что как только я начинал что-то соображать, меня сопровождала музыка - на всех этапах соображения. Я был в очень хороших, приятельских отношениях с Володей Высоцким. Он просто грандиозная фигура! И с Борей Гребенщиковым дружу - он просто феноменально талантлив! Что интересно, мы с ним очень дружим, но можем не видеться годами. Однако он знает, что я есть, а я знаю, что он есть. И до каких-то пор этого достаточно… И с Борей была связана одна история. Один студент, начинающий режиссер по имени Егор, попросил меня познакомить его с Гребенщиковым - хотел, чтобы в его фильме была его музыка. Я согласился и позвонил Боре, который, кстати, не любитель таких случайных знакомств. Но он согласился - мол, пускай зайдет парень. И месяца через три Боря сам позвонил мне и сказал спасибо. Сказал, что таких одаренных людей уже почти нет…
Или вот другой пример дружбы - альтист и дирижер Юрий Башмет и лидер группы «Ленинград» Сергей Шнуров, он написал музыку для одного из моих фильмов. Идем однажды в филармонию - все втроем. Очень трогательная картина: впереди идет Башмет - с альтом, в смокинге, такой благородный, и рядом, поддерживая за локоток, - Шнуров. Такая прелестная пара! А я шел чуть отдаленно, сзади, но слышал, о чем они говорят. Юра говорит: «Сережа, ты очень неплохой парень. Но иногда позволяешь себе такое, что я просто не знаю, как на это реагировать!». Сережа удивляется - что же он такого сделал? «Вот ты недавно давал интервью газете, - продолжает Юра. - Там тебя спросили, как тебе работается с Башметом. И что ты ответил?». Тот молчит. Юра не останавливается: «А я тебе могу сказать, что ты ответил! Ты сказал: «Башмета я знаю давно - лет шесть. И ни разу не видел его трезвым». Ты соображаешь, что ты мелешь?! Ты даешь интервью на всю страну! На всю страну! Я - взрослый человек, известный музыкант, у меня дети и внуки! А ты - на всю страну!». Этот молчит. Прошли немного в тишине. Наконец Шнуров говорит: «Юрий Абрамович, я вам, честное слово, удивляюсь. Ну что, по-вашему, я на всю страну врать, что ли, должен?».