Кама Гинкас: «Cейчас зритель любит, чтобы было «богато»

- Наш союз творческий с Сергеем Михайловичем Бархиным, совершенно уникальным художником, продолжается с 1983 года. Мы всегда говорим, что женаты на Бархине вдвоем. А он говорит, «я не женщина, я мужчина, поэтому я женат на вас». Мужчина может иметь несколько жен, он может ставить спектакли с другими режиссерами, а мы всегда только с ним. Дружеская юмористическая перепалка о том, кто на ком женился, у нас продолжается много лет.

А с Генриеттой Наумовной у нас ведь не только общий ребенок, не только общий быт. У нас общая жизнь длиною в 53 года. Как прожить столько лет, если не прорастать друг в друга? Самое главное есть абсолютно одинаковая жажда делать театр, жажда высказываться на языке театра, есть общая школа. Мы повязаны, обручены уже школой товстоноговской, а дальше мы росли вместе, кормили друг друга, питали: находки ее - находки мои, ошибки мои - ее ошибки.  

- Мы заряжаем друг друга с Генриеттой Наумовной, Бархин нас заряжает, Шекспир, Чехов, Достоевский, Пушкин. Великое изобразительное искусство, любовь к Шостаковичу, Баху, Вивальди, а также «Битлз» - вот что нас заряжает. Видимо, нас заряжает не просто старое что-то, а старье и даже древность. А молодежь - нет. Вот я сейчас преподаю в очередной раз. На самом деле это желание тащить, заряжать их, чтобы они так же неистово полюбили театр, захотели отдаться ему, быть проклятыми театром, как мы были и остаемся.

Молодежь интересуют комфорт, деньги, успех. А успех сейчас равен тому, сколько раз ты появился по телевизору, сколько скандалов было и сколько денег тебе платят в результате. В последние 15-20 лет успех - это сколько тебе платят денег. Если у тебя огромные деньги, значит, ты успешен. Каким образом ты их заработал, не имеет никакого значения. Так что, возвращаясь к вопросу, кто кого заряжает, пока мы из последних сил, здоровья заряжаем молодежь. 

У нас в театре самые «медийные лица» - я и Генриетта Наумовна, мы иногда мелькаем перед камерами в силу разных обстоятельств. Я старорежимный человек. Мне всякая реклама отвратительна. Надо, чтобы спектакли заряжали, увлекали, касались того, что волнует зрителя: и молодого и старого. Чтобы это было интересно по форме, глубоко по содержанию, чтобы трогало по-человечески. И тогда будет зрительский интерес. Да, сегодня мы идем в сторону капиталистического мира. Зритель всегда любил известных артистов, сейчас считается, что тот, кто в телевизоре, может и спектакль сыграть, и дирижировать, и государством управлять. Заметьте, что в Думе сейчас много людей, примелькавшихся по телевизору. Какое они имеют отношение к политике - неизвестно.

- Да. У меня были и шведские, и английские, и американские студенты. Я более 20 лет даю мастер-классы по всему миру. И что в Латинской Америке, что во Франции или Италии молодежь другая. Там все за деньги, и если есть такой дурачок, который учит чему-то, то они понимают, что надо сейчас быстро все-все запомнить, потому что это стоит денег. А у нас по привычке: успеем, когда-нибудь потом. Потому что это не стоит настоящих денег. А когда приезжаешь на три дня в Парижский театр, из тебя за эти три дня высасывают все. То же самое в Нью-Йорке или Корее. А если ты еще ставишь спектакль с ними, что тоже бывает нередко, они просто накидываются на тебя, ходят за тобой как собачки. Они понимают, что ты им можешь дать то, что не дает никто. Потому что наша русская театральная школа - лучшая в мире. 

- Товстоногов - мой отец творческий. Профессию мне дал он, позвонки мне вставил он. Я такой, как он, генетически. Но когда ребенок взрослеет, он хочет порвать пуповину и быть похожим на кого-то другого. Так же и в режиссуре. Когда я обрел свой костяк, когда забрал у него все соки, которые он мог мне дать, а я просто, поверьте, кровь пил из него, (то, что я хочу, чтобы ученики мои делали у меня), то потом я захотел то же самое делать у Эфроса, Мейерхольда, Яновской - абсолютно уникального режиссера, у которой очень трудно что-то взять. Легко брать внешние признаки. Легко пытаться быть похожим, например, на Любимова - есть ряд внешних приемов, которые можно перенять. Но быть похожим на Эфроса абсолютно невозможно - а нет никаких внешних признаков. Быть похожим на Яновскую невозможно - нет внешних признаков. Есть сугубо индивидуальное ее восприятие мира и сугубо индивидуальный способ выражения этого через артистов. Хочешь взять разное у других режиссеров, доучиться у них, а все равно основа-то папина. Но Товстоногов, посмотрев мои спектакли, возможно, сказал бы, что ничего общего со мной не имеет. Критики давно не видят во мне ничего товстоноговского.

- Конечно! Эрьзю мы знаем как минимум лет 50, когда появилась первая маленькая книжка о нем. Мы узнали о скульпторе, который в советское время делал удивительные вещи, что-то совсем иное, да еще с такой занятной фамилией. Естественно, его появление было бомбой для всего нашего поколения. Оказывается, и у нас есть что-то такое не краснознаменное. Мне он особенно близок еще и потому, что в Литве, откуда я родом, существуют потрясающие традиции народной резьбы по дереву. Эрьзя очень человечный, природный, эмоциональный и одновременно осмысленный. Когда есть такой уровень искусства…  

Искусство - это вид общения. Театральное искусство - это общение напрямую. Обязательно нужен отклик мгновенный. Каждый зритель свое находит в происходящем на сцене. Я вчера после спектакля несколько интересных впечатлений услышал. Люди нашли там про Украину что-то, воспринимая «с любимыми не расставайтесь» в том числе и как не расставайтесь с украинцами, литовцами, казахами - с теми «любимыми», кто были твоими. А почему нет? В спектакле про это нет ни звука, а зрители видят то, что у них болит. Есть давняя замечательная мысль - про конус идей. Должна быть точка, в которой высказана самая простая мыслишка. Как правило, они укладываются в десять заповедей. А дальше начинается конус. В зависимости от глубины, ширины ассоциаций художника этот конус увеличивается. Чем шире он, тем меньше вы чувствуете эту точку. Это зависит от широты вашего зрительного ассоциативного ряда, от того, что у вас внутри. 

- Мы жили в очень фальшивой стране. Тогда можно было прийти в театр и услышать что-то правдивое. Сейчас нет необходимости для этого идти в театр. Жизнь стала труднее. Раньше все были одинаково бедны, была общепримиряющая бедность. Сейчас есть большое количество богатых и огромное количество людей, которые с большим трудом выживают - большинство в России. Погоня за деньгами тире успехом настолько утомительна, что многим просто нужно место, где можно подремать или выпить водки. Жизнь не стала легче, жизнь стала труднее. 

- Нам с Генриеттой Наумовной долгое время просто не давали работать, просто душили. Я задохнулся, почти издох, потом случайно ожил. Люди, которые работали тогда и сейчас, скажут, что, конечно, легче. Но есть другая  проблема, проблема денег, которая стоит во главе угла. Сейчас деньги делают успех. Поэтому я принципиально еще с тех времен научился ставить спектакли, где деньги вообще не нужны. У меня есть спектакль, которому 25 лет. «К.И. из «Преступления», где, кроме лестницы в потолке, ничего нет. Одна актриса с тремя детьми. Объездили весь мир. Есть артист, есть текст. Но сейчас зритель любит, чтобы были костюмы, декорации, чтоб было видно, что «богато». Зритель при всей своей бедности очень обуржуазился. Влияние времени: когда богатство - это хорошо, а бедность уже порок.